Современная юриспруденция выделяет, как правило, публичный и частный типы прав, распадающиеся на основные отрасли. К таким относятся: конституционное, административное, уголовное, гражданское, трудовое, торговое, а также международное публичное право. Далее следуют законы, своим возникновением обязанные проектам власти, утверждаемым законодательными органами. Венчает всё типологическое построение – Конституция – в виде оформленной и закреплённой системы правовых норм как писаных, так и конституционных обычаев. Причём, в такой типологии первостепенна именно конституция, а наиболее значимы законы. Философский подход в типологии прав обнаруживает иную субординацию и иное их реальное воздействие на общество. Эта субординация, по не совсем понятным причинам, пока не осмыслена юриспруденцией. Актуальность статьи заключается в новом философском взгляде на действенную типологию прав, существенно отличающуюся от типологии, принятой ныне в юриспруденции.
В ней, по предписаниям конституции, законы во всех моих отраслях деятельности людей стремятся чётко определить границы дозволенного и недозволенного, что-то предписывая, к чему-то строго обязывая, либо категорически запрещая [9. 45]. Юриспруденция при этом убеждена, что правоотношения вообще беспредметны, если действие/бездействие не будет предусмотрено административно-правовыми нормами [9. 76]. В итоге, по замыслу, появляется гарантия достижения предписанных сверху целей [9. 61]. И, естественно, максимальная гарантирующая мощь исходит от всеми принятой конституции. Освящённые ею законы строго контролируют исполнительную власть и правосудие [11. 33].
Правда, один из философов поправляет ракурс взгляда на описанную юриспруденцией картину: «Вопреки всем демократическим предрассудкам всегда и всюду правит меньшинство» [Ильин: 3. 54]. Именно этому меньшинству даны верховные полномочия для организации государства и его органов, и оно же распространет своё законодательно-структурированное, властное повеление на все отрасли деятельности в стране. В этой связи, подлинным праправом для всего свода законов, соответственно, несущей конструкцией государственного здания является близкое к центру полномочий административное право [1. 113]. Данный тип права сегодня достиг гигантских размеров, превышая все иные законодательные отрасли [12. 48]. И законодательным нормам приходится постоянно оглядываться на административное право, которое с полным основанием в верном направлении организует и структурирует всю систему норм [1. 36]. В этой строго обозначенной картине главенствует как бы безоговорочный нормативный порядок.
Но его истины поправляет глубинно мыслящий философ: сколь совершенны ни были бы административные нормы и законы, они все же могут быть сведены лишь к совокупности текстов, на которые многие, по особым причинам, могут перестать обращать внимание. Ибо фактически всякие нормы действуют лишь тогда, когда они подкреплены и обеспечены социальной мощью. Лишь в этом случае они становятся реальным своеправием [Спиноза: 10. 315].
Торговое право внешне подчинено законам. Только со времён А. Смита и поныне экономисты твёрдо убеждены, что государство с его нормативными актами резко затрудняет свободные производственно-торговые отношения. Они полагают, что в реальной жизни законы стоимости подлинно господствуют над миром, обретают фантастическую форму, достигая значения неотвратимо действующего рока [Маркс: 4. 84]. Под прикрытием подобных идей, транснациональные корпорации, банки и биржи, играют валютным курсом в свою пользу, обкрадывают и разоряют экономику развивающихся стран. И строй законов с этой мощью часто совладать не в состоянии.
Впрочем, не всё так гладко в мыслях и делах экономических структур. Когда в действие вступают мощные державы, ресурсы и силы торгово-корпоративных субъектов перед их мощью начинают пасовать. В образовавшемся строе отношений на арену опять вступает ранее вроде бы низвергнутое правящее меньшинство. Именно оно, используя ресурсную, военную, административную, юридическую согласованно действующую мощь, способно и предписывает ряду торгово-промышленных, банковских и биржевых корпоративных контрагентов свою волю.
Казалось бы, диалектика правоотношений восстановила свой исходный вид, и этот вид в свою повседневность воплощается практически неотвратимо. Однако в сложившееся течение событий нередко вмешивается воля революционного народа, уставшего от безысходности и бесправия того или иного закостеневшего политического режима. Эта воля стремится воспользоваться революционным правом для восстановления своего общего правомочия. Даже значимые державы (Англия, Франция, Россия и т.п.) пережили революционные перевороты. При великом гневе народа бывшая мощь и несокрушимость правящего режима может быть разбита и рассеяна. Только в логике всякой революции присутствует своя червоточина. Эта червоточина называется жаждой власти, характерной для революционного меньшинства. Оно, используя разросшийся гнев народа, ловко перенаправляет его в свою пользу. В итоге возникает новая вертикаль правления, возвращающая административно-законодательную силу меньшинства.
Описанные выше бурные события лежат на поверхности бытия, правда, уже революционное право, как реальный факт, в юриспруденции не упоминается. Наряду с бурными событиями вершатся события малозаметные, но в полной мере касающиеся сущности правоотношений. Таково действие естественного права. Оно изначально существовало в обычаях, хотя было шире их по своей сущности. И оно вполне реально поныне. Действие естественного права часто в самой жизни ограничивает или даже игнорирует действие закона. Во-первых, может ли жизнь быть благополучной, если законы издают тираны? Справедлив ли закон, «давший диктатору право казнить по своему усмотрению любого гражданина, лишь назвав его по имени, даже без слушания дела в суде?» [Цицерон: 13. 102]. Способствовали ли общественному благу законы Суллы, который на пути каждого гражданина устанавливал ловушки, и вынуждал людей непроизвольно рвать хитро сплетённую паутину законов. А поскольку множество действий были квалифицированы как «убийства», «убийц» находили повсюду и жестоко карали невинных людей [Монтескье: 5. 237]. Поэтому естественное право вторгается в действие закона тем или иным способом. К примеру, при особо ретивых правителях объявляются, порой, принудительные мобилизации. Будь правительства монархические либо революционные, суть одна: естественные человеческие реакции (страх, нежелание убивать других таких же людей и т.п.) они квалифицируют как военные преступления и за них даже расстреливают. И тогда естественное право на жизнь вынуждено искать любые способы неисполнения противоправных повелений. Или, когда юридическое бесправие да горькая нужда подталкивают человека к самоубийству, взгляд, брошенный на кроватку со спящей дочкой, может вернуть в душу огромное тепло жизни. Это право дитя проступает как бы само собой. У него часто не бывает официального адвоката. А мужские и женские руки по неведомому велению мгновенно приходят ребёнку на помощь.
Столь же невидимо, но вполне явственно проявляет свою значимость Божественное право. В этой связи, реальны и значимы повсеместно распространённые косвенные отношения к инобытию и Богу. В частности, люди постоянно воспринимают души умерших «в качестве правовых субъектов». Люди приносят цветы, венки, берегут надгробные памятники, сохраняя в целостности и неприкосновенности могилы. Иначе: имеет место «охрана чести и доброго имени умерших», беспрекословное осуществление их предсмертных распоряжений. А это – совершенно очевидные правовые действия по отношению к как бы не существующей реальности [Петражицкий: 7. 110]. Но о сошествии с ума людей, народов и поколений говорить, пожалуй, опрометчиво. Кроме того, вполне реальны повсеместны прямые обращения народов к Божественной воле. Реагируют люди и на фактор существования самого Божественного права: «на разные знаки почитания и служения», на послушание, «на безропотное перенесение» ниспосланных бедствий или наказаний [7. 113]. Соответственно, каждую значительную акцию политиков или законодателей народы, зачастую негласно, соотносят с внутренне ощущаемыми нормами Божественного права. Они для людей становятся неустранимым критерием правомерности возникшей политико-юридической реальности, которая народом либо одобряется или порицается. Кое-кто из правящей элиты рискует противостоять этим тенденциям. Тогда он оказывается в серьёзном разладе с правовым сознанием народа. И возможно, с неосознаваемой силой самого Божественного права. Весомее и мудрее при отыскивании правового компаса стараться привести к гармонии жизнь земную и небесную, как об этом писал Токвилль.
Наконец, столь же нешумно, но настойчиво и всесторонне проступает на арену событий Мира разумное право. О его сущности философы размышляли со времён Платона. Первое его фундаментальное свойство – опора на справедливость. Причём справедливость не сиюминутную, не отдельную, а вызревающую из череды мировых коллизий и конфликтов. Справедливость, в отличие от конкуренции и особенных законодательных систем, сущностно ориентирована на целостное благополучие человечества и всегда связывает воедино общественные силы. Те или иные законы, или властные распоряжения далеко не часто основаны на справедливости. Её особенность в таких случаях обнаруживается в том, что люди начинают игнорировать законы, и законы постепенно теряют силу, а власть столь же не сразу, но начинает разлагаться [Платон: 8. 448–449]. Отношения справедливости заложены в глубинной основе человеческого бытия, потому-то всегда отношения справедливости предшествуют как бы после установившему их положительному закону [Монтескье: 5. 164]. При этом внутренняя системность основанных на справедливости нравственных целей, критериев, предписаний не представляет собою нечто неоформившееся, а, наоборот, тяготеет к высочайшей степени самоорганизации.
Опираясь на справедливость как на своё основание, разумное право поднимается к горизонтам осмысления целостной нравственно-правовой реальности, а также к фактору соотнесения конституций, законов, административного, торгового, революционного, Божественного и всей совокупности прав в их сложнейшем взаимодействии. Эту высоту и масштабность обзора подготовили глубоко мыслящие философы, и венчали возникающую картину свойств разумного права И. Кант и Г. Гегель. В одном известном месте, вызвавшем бурю дискуссий, Гегель пишет: «всеобщность законодательной, особенность судебной, единичность исполнительной власти как целостное правомочие субъекта и образуют в совокупности понятие монарха» [Гегель: 2. 300]. При внимательном прочтении выяснятся, что прусский престол Гегель не прославлял, так как его фундаментальный принцип – «государство как духовное», как разумное «выявление всех своих моментов» [там же], то есть он прямо перенял эстафету по этой важной особенности права от И. Канта. В реальности, Гегель выявил характер служения миру со стороны разумного права. А именно: утверждение о всеобщности законодательной власти явно восходит от границ отдельного государства к внутренней системе нравственных целей, критериев, предписаний, которые в процессе саморегуляции создают стратегический вектор духовного развития человечества. «Особенность судебной» столь же вовсе не характеризует отдельную ветвь треугольника ветвей управления государством. В данном случае речь идёт о способности суждения, сущности которой И. Кант посвятил целый том трилогии. Особенность этого вида служения миру заключена в умении судить, системе нравственных целей, критериев, предписаний, развивающихся вместе с человечеством. Наконец, «единичность исполнительной власти» характеризует действенную сторону рассматриваемого типа служения миру, то есть умение совершать поступки (или советовать их другим), прямо опирающиеся на суждения о системе нравственных целей, критериев, предписаний человечества. Слово власть в триаде Гегеля условно, так как всеобщей власти не бывает. Значит, высвечена роль особой мудрости в отношении к миру, а также ко всем реалиям человеческого бытия со стороны разумного права. Разумеется, в историческом многообразии событиями иногда правит глупость. Но от её правления миру и людям достаются только страдания и беды.
Подведём итог. Разумное право отчасти сближается с естественным и Божественным типами прав. Отличие от естественного права состоит в том, что естественное право двухполюсно. На одном полюсе оно исходит из чаяний бытия народов и человечества. На другом полюсе его используют для коварных целей криминальные структуры, тоже, якобы, выступающие за сохранение естественных свобод. Разумное право в этом плане единообразно и всеобще. Отношение к Божественному праву у мудрецов тонкое, чуткое, ориентированное на незримую поддержку их исканий посредством духовного откровения. В то же время разумное право сторонится проповедей и учений некоторых политизированных церковных институтов.
Характер отличия разумного права от ряда законов и конституций заключён, прежде всего, в его неуклонной ориентации на справедливость и всеобщность. Законы и конституции явно односторонни, выражая цели вполне конкретных политических сил. Ориентация на справедливость и всеобщность позволяет обозначить чёткую демаркацию между целями, критериями, предписаниями разумного права, и совсем иными типологическими характеристиками торгового права. В нём, как известно, господствует частный интерес и крайне неустойчивая, в контексте всеобщих целей человечества, меновая стоимость, усиленная жёсткой и часто беспощадной конкуренцией. Наконец, разумное право в корне противоречит внешне законодательным намерениям олигархических верхов любой революции, за спинами народа добивающихся собственной власти.
Общий итог: в статье выявлен гораздо боле широкий спектр прав, нежели в традиционной юриспруденции, отмечено их тесное переплетение, высвечена специфика разумного права.
Рецензенты:
Парилов О.В., д.ф.н., профессор, заведующий кафедрой гуманитарных и социально-экономических дисциплин (НГОУ ВПО «Нижегородская правовая академия»), г. Нижний Новгород;
Кочеров С.Н., д.ф.н., профессор, заведующий кафедрой философии и общественных наук, ФГБОУ ВПО «Нижегородский государственный педагогический университет им. К. Минина, Минобразования России», г. Нижний Новгород.
Работа поступила в редакцию 24.06.2014.