Одним из аспектов церковно-государственных отношений третьей четверти XVII в. является церемониальная практика, существовавшая во время правления Алексея Михайловича. Посредством церемоний, или церемониальных шествий, государь представал перед своими подданными в полном блеске и величии. По определению Д. Фрэзера, царь является точкой опоры, поддерживающей равновесие мира [10, с. 165]. В общественном сознании государь воспринимался как наместник Бога на земле, как носитель полноты и величия власти. Обязанность государя – защищать свой народ и служить нравственным примером для своих подданных. Поскольку власть и церемонии были неотделимы друг от друга, во время церемоний, в том числе, шлифовался образ идеального правителя.
И.Е. Забелин отмечал пышность облачений государя во время церемоний. «Во время больших праздников и торжеств государь надевал царский наряд, к которому принадлежали: царское платно, собственно порфира, с широкими рукавами царский становой кафтан, царская шапка или корона, диадима или бармы, наперстный крест и перевязь, возлагаемые на грудь; вместо посоха – царский серебряный жезл. Все это блистало золотом, серебром и другими каменьями. Самые башмаки, которые надевал государь в это время, были также богато вынизаны жемчугом и украшены каменьями. Свита, окружавшая государя, была также одета более или менее богато, смотря по значению празднества и соответственно одежде государя. Для этого из дворца отдавался приказ, в каком именно платье быть на выходе. Если же боярин был недостаточен и не имел богатой одежды, то на время выхода такую одежду выдавали из царской казны» [4, с. 394–395].
Следуя классификации, предложенной И.А. Андреевым, одним из примеров ординарных церемоний, совершаемых царем Алексеем Михайловичем, был царский выход в день Богоявления, во время которого тема сакральности и величия царской власти утверждалась с наибольше полнотой.
Во время крестного хода на Иордань 6 января в праздник Богоявления государь являлся народу в полном блеске своего сана. Сам ход отличался особым великолепием и многолюдством. Шествие открывали стрельцы. За ними двигалось расставленное по степеням духовенство. Еще величавее выглядело шествие высшего духовенства, возглавляемое самим патриархом. Следом шел царь с придворными. Впереди шли дьяки разных приказов и все те чиновники, которые были в бархатных кафтанах; за ним дворяне, стряпчие, стольники – в золотах, т.е. в золотых кафтанах; далее ближние люди, думные дьяки и окольничие в богатых шубах.
Государь шествовал в большом царском наряде. Сверх зипуна и богатейшего станового кафтана, на нем было царское платно, из дорогой золотой материи, с жемчужным кружевом, усыпанным драгоценными каменьями. Государь выходил в собор, обыкновенно в сопровождении бояр и прочих сановников, по Красному Крыльцу. При появлении царя народ бил челом. Царский венец, называвшийся по соболиной опушке, царскою шапкой, блестел драгоценными каменьями: алмазами, изумрудами, яхонтами. Плечи государя покрывала богатая диадима, именуемая обыкновенно в чине царского венчания бармами; на груди на золотой цепи был крест Животворящего Древа, а иногда золотой крест со Спасовою Ризою. В правой руке государя был жезл, богато украшенный золотом и каменьями. Наконец, бархатные или сафьянные башмаки государя были также богато унизаны жемчугом. Под руки государя поддерживали обыкновенно двое стольников.
Процессия двигалась на Москву-реку, на льду которой устанавливалась специальная «сень» – искусно сделанная беседка с крестом. Здесь же была прорубь – Иордань. Подле Иордани стояли особые места для царя и патриарха. Сени и места обносились решеткой, а все пространство покрывалось красным сукном. Красный цвет – цвет ритуального, принадлежащего государю пространства. Появление красного цвета свидетельствовало о включении данного места в церемонию.
Когда процессия приходила на Иордань, государь с патриархом вступали на свои места, – по сторонам Иордани становилось духовенство, а подле царского места бояре и прочие высшие чины. Первосвятитель осенял крестом царя и его окружение, раздавая всем свечи, кадил и совершал водоосвящение по чину.
По его окончании патриарх «здравствовал» царя, давал ему целовать крест и кропил святой водой. Затем к кресту прикладывались и окроплялись все остальные участники церемонии. Одновременно два архимандрита отправлялись кропить святой водой всех православных – войска и народ. Вода, освященная в день Богоявления, ценилась особо. Считалось, что в этот день благодать Святого Духа, нисходит на нее несколько раз [4, с. 412–416; 1, с. 260–261].
Другой церемонией, призванной подчеркнуть православный характер Московского царства, было «действо православия». Она устраивалась на первой неделе Великого поста, в воскресенье. Церемония пришла из Византии и была связана с окончательной победой над иконоборцами. На русской почве «действо православия» символизировало торжество церковных установлений и норм в жизни всей православной Руси.
Церемония происходила на площади перед Успенским собором, для чего заранее устраивался помост с местами для патриарха и царя, и открывалась крестным ходом из дворца. Из царских покоев и Верховых соборов выносили особо почитаемые иконы. Государь выходил сразу в «большом» наряде. Патриарх встречал царя напротив Грановитой палаты. После молебна процессия направлялась к помосту. Под пение канона размещали иконы, затем следовало поучение о чести святых икон – прямое напоминание о корнях праздника. Во время возглашения анафемы иконоборцам царь прикладывался к иконам. Следом за ним образа целовали патриарх, власти, светские чины.
Особое место в церемонии занимало «возглашение» синодика. Пение вечной памяти сменялось провозглашением анафемы еретикам.
Для участников происходившее было наполнено сокровенным смыслом. Среди тех, кому возглашалась вечная память, были и государи, и все погибшие за веру. В этом перечне имен словно воспроизводилась сама история Московской Руси. То был рассказ не только о торжестве православия, но и Православного Царства [1, с. 261–262].
Существовали некоторые церковные и дворцовые церемонии, в которых с наибольшей полнотой нашли свое выражение создаваемые властью символы и образы. Это в первую очередь образы благочестивых и смиренных государей, верных сынов церкви, и могущественных, справедливых правителей, вознесенных божественным промыслом на недосягаемую для подданных высоту. Репрезентация этих образов естественно потребовала создания тщательно разработанного церемониала, в котором каждая деталь несла определенный смысл. Мелочей не было. Уже само облачение царя и частота смены праздничного платья свидетельствовали о ранге события. На целый ряд церемоний государь с самого начала являлся во всем великолепии и блеске царского облачения – в наряде Большой казны. Это и было, собственно, лицезрение Царя Земного [1, с. 259–260].
Особой церемонией был обряд «шествия на осляти», совершаемом в Вербное воскресенье и символизировавшим вход Господень в Иерусалим.
Как показал Б.А. Успенский, обряд «шествия на осляти» в Вербное воскресенье пришел в Москву из Новгорода. При патриархе Никоне традиционный порядок «шествия на осляти» был изменен. По предположению историка никоновские нововведения были вызваны стремлением приблизить русские обряды к греческим, при этом здесь речь идет об уподоблении обрядам иерусалимской церкви. Кроме того, здесь может актуализироваться ассоциация Кремля с Иерусалимом [9, с. 440–448; 7, с. 169, 173–175].
«Вход Господень в Иерусалим» отмечался с особой пышностью. Процессия двигалась через Спасские ворота к Покровскому собору, где царь и патриарх удалялись в придел Входа в Иерусалим. Здесь государь облачался в царский наряд и менял посох на златокованый жезл. В это время на Лобном месте ставили аналой, покрытый зеленою пеленою. На него водружали Евангелие, иконы Иоанна Предтечи, Николая Чудотворца, иногда Казанской Богородицы. У Лобного места ставили «осля» (лошадь под белым сукном). Тут же находилась кадушка с вербою. Верба богато украшалась. По ходу шествия выстраивались ратные люди, которые должны были склоняться перед патриархом и государем.
Выход патриарха из Покровского собора к Лобному месту отличался большим великолепием. Государь поднимался на помост, крестился, целовал Евангелие и «смирял» себя, т.е. снимал корону и отдавал скипетр. После благословения из рук главы Церкви царь получал «иерусалимскую ветвь (вайю)».
С Лобного места патриарх спускался вниз и садился боком на лошадь, держа в правой руке крест, в левой – Евангелие. Движение от Лобного места приобретало характер шествия с Елеонской горы. Его открывали младшие придворные, наряженные в богатые золотые кафтаны. За ними везли нарядную вербу.
Следом с иконами, горящими кадилами, рапидами шло духовенство и придворные. Затем появлялись высшие чины, которые несли государевы жезл, вербу, свечу и полотенце. Поддерживаемый двумя придворными, царь вел «осля» за конец повода. Патриарх сидел на «осляти», осеняя народ крестом. По всему пути процессии дети расстилали перед государем и патриархом сукна разных цветов. Чтобы сукна не сбились, подростки лежа придерживали их. Участие в церемонии детей – точное следование апостольскому тексту, в котором дети с неискушенным и несвоекорыстным сердцем приветствуют Мессию.
Царь и патриарх входили в Кремль через Спасские ворота, которые символизировали Золотые ворота, ведущие в Град Спасителя – Небесный Град. Миновав их, процессия входила в Кремль. В Успенском соборе патриарх благословлял царя и целовал его в десницу и лоб. Царь, в свою очередь, целовал патриарха в плечо, демонстрируя, таким образом, публичное преклонение светской власти перед властью церковной, пускай символично и вознесенной до образа Христа [1, с. 262–268].
«Шествие на осляти» в Вербное воскресенье переживалось как таинство. Когда в Вербное воскресенье 1659 г. на «осляти» ездил митрополит Питирим, будучи местоблюстителем патриаршего престола, Никон воспринял это как «духовное прелюбодеяние» и посягательство на патриаршую харизму [9, с. 440–448].
По мнению ряда исследователей, конфликт Алексея Михайловича и патриарха Никона, это противостояние носителей различных взглядов относительно государственного строительства. Столкновение двух моделей государства. С одной стороны – это абсолютистская модель государственной власти, базировавшая на божественном ее происхождении и мессианском предназначении. С другой стороны – теократическая модель, где церковная и государственная власть представлены в одном лице, но церковь превыше государства [3, с. 12–14; 2, с. 219].
Исходя из смысловой нагрузки обряда, особенно, что касается демонстрации смирения царя, претензии Никона вполне обоснованы. Шествие на осляти в Вербное воскресенье непосредственно соотносится на Руси с иконой «Входа Господня в Иерусалим». Первосвятитель, восседающий на осляти, предстает как живая икона Христа; а церковь, куда он направляется, предстает как образ Иерусалима и соответственно может именоваться «Иерусалимом». Б.А. Успенский отмечает, что в данном случае отношение к первосвятителю аналогично в отношению к иконному изображению. Тем самым, смирение царя может быть уподоблено смирению молящихся и припадающих к Христу на иконе. Отношения царя и первосвятителя в данном случае демонстрируют отношения царя земного и Царя небесного; соответственно определяются отношения церкви и государства, духовной и светской власти [9, с. 429–461].
Русский историк В.И. Савва, высказал предположение, что смирение царя, проявляемое им в обряде Вайи, было примером смирения и для подданных его, но это смирение перед властью духовною, которое могло только лишь способствовать усилению авторитета этой власти, а отнюдь не светской, перед нею смирявшейся [7, с. 172].
Следуя размышлениям Никона, «священство» выше «царства» в силу превосходства его задач и правомочий, при сравнении двух величин. Царству поручено земное – низшее, священству небесное – высшее. Из самого библейского происхождения царства и священства Никон выводит также их неравенство. «Священство не от человек, ни человеком, но от самого Бога, и древнее и нынешнее, а не от царей» [5, с. 196–200].
И.Л. Андреев отмечал, что торжественные шествия с участием государя оттачивали образ идеального правителя. Церемонии становились зримым напоминанием о предназначении государя – быть посредником между Богом и подданными, защитником православной веры, гарантом справедливости и порядка. Шествующий государь – это идеальный христианин, которому присущи благочестие и совершенство, способствующие сакрализации монарха [1, с. 255].
Следует согласиться с И.Л. Андреевым, что для Алексея Михайловича, торжественный вход Царя Небесного в Новый Иерусалим соотносился с преображением рода Романовых в богоизбранную царскую династию. Это было тем более актуальным, что во второй половине столетия идея богоизбранности все более теснит родовое начало. Церемония «работала» и на царскую власть. Несмотря на то, что московские государи демонстративно уступали первенство патриарху, во время шествия подчеркивалась богоизбранная близость монарха. Царь, ведущий под узцы «осля», воспринимался как причастный к Христу. Таким образом, формировался образ вселенского православного монарха, весьма привлекательного для Алексея Михайловича [1, с. 265].
М.Г. Ракитина приводит любопытный пример пышной презентации власти с участием государя, духовных властей и представителей местного населения в Смоленске, взятом русскими войсками осенью 1654 г. В Смоленск привезли царские регалии, что было само по себе редким случаем, поскольку увидеть государя в полном парадном облачении могли только жители столицы. Традиционно, символы власти, в силе которых шапка Мономаха не должны были покидать столицу, но во время Смоленского похода было решено уделить особое внимание православным обрядам, в том числе выходу царя к причастию, что было важно для утверждения православия во вновь присоединенном крае. В Москву была отправлена царская грамота с требованием прислать «причастный сундук», в который были положены важнейшие символы государственной власти: крест с частицей Животворящего Древа, Шапка Мономаха, царские бармы и золотая цепь. Там же находилось платно «третьего наряда». В мае 1655 г. состоялся торжественный царский выход в регалиях и парадных одеяниях в церковь к причастию. После празднования Вознесения царь покинул Смоленск, направившись к театру военных действий [6, с. 163–164].
Таким образом, церемонии играли значительную роль в презентации верховной власти. Церемонии подчеркивали сакральный статус и христианские добродетели русского государя и воплощали в себе образ власти. Царь, призванный служить примером, воспринимался как образец для подражания. По определению Р.С. Уортмана, церемонии превращались в своеобразный «театр власти», в представлениях которого находили свое выражение основополагающие политические идеи, образы и стереотипы [8, с. 18]. И церемонии, призванные демонстрировать гармонию светской и церковной властей, в зависимости от конкретной политической ситуации меняли соотношение царя и патриарха.
Рецензенты:
Толочко А.П., д.и.н., профессор, зав.кафедрой дореволюционной отечественной истории и документоведения Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского, г. Омск;
Сорокин Ю.А., д.и.н., профессор, кафедра дореволюционной отечественной истории и документоведения Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского, г. Омск.
Работа поступила в редакцию 02.06.2014.