Теоретико-обобщающий подход к исследованию проблемы автора одним из первых осуществил В.В. Виноградов, предложив свою интерпретацию термина: «образ автора - центр, фокус, в котором скрещиваются и объединяются, синтезируются все стилистические приемы произведений словесного искусства». <...> Авторский об- раз - «это концентрированное воплощение сути произведения» [5, с. 125].
«Образ автора» - ключевое понятие при исследовании творчества любого художника, считает Н.Д. Тамарченко. Все микроэлементы анализа сводятся в конечном итоге в макросферу «авторского образа», в котором объединены «биографический, мировоззренческий, поэтический аспекты произведения» [14, с. 75].
Н.С. Валгина убеждена в том, что изучение произведения не может оказаться полным и адекватным, если оставить без внимания понятие «авторская модальность», столь важное для нашей темы: «оно скрепляет все единицы текста в единое смысловое и структурное целое» [4, с. 59]. Обращаясь к творчеству Платонова, исследователь дает образу писателя такую характеристику: «Способность ощущения человеческой души как чего-то почти осязаемого, как живой поверхности сердца, стыдливость перед пафосом» [4, с. 66].
Целостный образа автора-творца обусловлен всем его наследием, но в первую очередь теми текстами, в которых авторские мыслительные интенции, его художественная философия проявились c наибольшей полнотой.
В рассказе Платонова «Ветер-хлебопашец» (1944) читаем: «Когда свои войска наступают, солдату не с руки бывает попадать в тыловой госпиталь по нетрудному ранению. Лучше всегда на месте в медсанбате свою рану перетерпеть» [13, с. 263]. В авторском суждении проявлено и отношение к содержанию высказанной мысли. Степень уверенности в том, о чем говорит повествователь, значительна. Вот цитата из рассказа «Взыскание погибших - 1943», заглавие которому дал иконописный сюжет: «Мертвым некому довериться, кроме живых, - и нам надо так жить теперь, чтобы смерть наших людей была оправдана счастливой и свободной судьбой нашего народа и тем взыскана их гибель» [13, с. 220]. Авторская модальность явственно выражена в вышеприведенных примерах. Необычная словесно-образная структура фраз и заключающаяся в них нравственная оценка приводят к заинтересованному восприятию произведения читателем.
Важным компонентом структуры литературного произведения является директивный тип взаимоотношений между автором и читателем. Некоторые ученые называют его директивным типом дискурса, связывая с теорией речевых актов, другие употребляют термин «модальность». По мнению В.Н. Мещерякова, «модальность - это выражение в тексте отношения автора к сообщаемому, его концепции, точки зрения, позиции, его ценностных ориентаций» [7, с. 99].
Модальность влияет на понимание читателем смысла рассказа, выявляет важные грани образа автора через рецепцию текста. Стоит отметить, что Платонову-автору директивность несвойственна, однако речь героев наполнена разными видами директивных высказываний - от самых категорических (приказы, указания, требования) до мягких (совет, предположение, объяснение и т.д.). В «Ямской слободе» (1927) читаем: «- Филат! - сказал он. - Ставь самовар - теплая вода нужна, а позже на базар сходишь и в аптеку!» [11, с. 256]. Субъектом речи может быть автор, рассказчик, повествователь. Все эти повествовательные модели объединяется взглядом автора на действительность - мировоззренческим, нравственным, социальным. Это воплощенное в речевой структуре текста «личностное отношение к предмету изображения и есть образ автора, тот цемент, который соединяет все элементы текста в единое целое» [4, с. 62].
Исследователи настаивают на том, что «образ автора» - понятие, имеющие несколько значений, однако основным является взгляд автора на события, его отношение к человеку и миру, запечатленное в произведении. Вслед за Б.О. Корманом мы выделяем три ипостаси категории «автор»: автор-демиург (реальный, биографический автор), автор-повествователь и имплицитный, концепированный автор. По мнению литературоведа, если видеть в авторе «носителя концепции, то нужно принять как обязательное следствие мысль о том, что автор непосредственно не входит в текст: он всегда опосредствован субъектными и внесубъектными формами» [6, с. 259]. Можно совместить точки зрения и сказать: восприятие личности автора через формы ее воплощения в тексте - процесс двунаправленный. Он сориентирован на взаимоотношения автора и читателя. Примеры такой «двунаправленности» у Платонова многочисленны. «Артем исподволь поглядел на учительницу: ишь ты, какая она была, - она была лицом белая, добрая, глаза ее весело смотрели на него, будто она играть с ним хотела в игру, как маленькая. И пахло от нее так же, как от матери, теплым хлебом и сухою травой» [12, с. 174] («Еще мама», условная датировка - 1936 г.). В единстве эмоций рассказчика и персонажа угадывается и личность автора.
Самыми распространенными определениями личности автора в работах, посвященных творчеству Платонова, являются: «необычный», «странный», «потаённый». Я.Р. Бульская связала эти характеристики с амбивалентностью и противоречивостью авторской модели у Платонова. Своеобразие его дискурса - в сочетании двойственности повествовательной позиции (родст- во - отстранённость) с сердечным отношением к жизни и к людям, эту жизнь олицетворяющим. «Основа авторского отношения к событиям и персонажам - сострадание и причастность. Создается впечатле- ние, - отмечает исследователь, - что между субъектом и объектом повествования существует глубинная живая связь, «родство», которое позволяет прочувствовать и воспроизвести в слове состояние перерождающегося мира» [3, с. 46-47].
Вот образец «странности» языка А. Платонова, взятый нами из послевоенного рассказа «Свежая вода из колодца»: «Для Альвина ничто не было безжизненным, он имел отношение к каждому предмету, к любому живому творению и не знал равнодушия < ... > ». Авторская речь имеет своей «закваской» состояние души героя. Поэтому повествователь напрямую выходит к духовно-чувственной характеристике персонажа: «он увидел не видимое им - людей и природу в их истине, прелести и в их усилии к будущему време- ни - и соединялся с ними своим сердцем и своей силой <...> » [13, с. 486].
М. Бахтин как-то заметил: «Говорящий человек в романе - всегда в той или иной степени идеолог, а его слова всегда идеологема. Особый язык в романе - всегда особая точка зрения на мир, претендующая на социальную значимость» [1, с. 146]. Единство подхода писателя к жизни, сложный, духовно-напряженный мир его размышлений о взаимоотношении личности и природы, быта и бытия, постоянная забота о практических и душевных потребностях человека труда обусловливают специфику образа автора у Платонова. Это свойство - «сердечная заинтересованность» [13, с. 496] и стремление автора «сберечь в памяти и в образе каждого человека в отдельности» [13, с. 495] - наглядно проявляется в рассказе «Иван Толокно - труженик войны» (1943): «- Я всегда чувствую себя хорошо, товарищ капитан, - ответил Толокно командиру. - А почему всегда? - заинтересовался капитан. - А по необходимости! - объяснил Толокно» [13, с. 131].
В повести «Епифанские шлюзы» (1927) встречается такая фраза: «Пустая, низкая комната звучала от неистового скрежета зубов и плача Перри. Он опрокинул стол и метался в тесноте, воя от хлынувшего страдания и потеряв всякий характер. Сила горя свирепела в нем и запечатлевалась как попало и без всякого надзора со стороны разума» [11, с. 120]. Перед нами - реплика, содержащая авторскую оценочную рефлексию.
«Я поясняю, я не сторонник, а противник «картинок с натуры», протоколов жизни и прочего, я за запах души автора в его произведениях и, одновременно, за живые лица людей и коллектива в этом же произведении», - писал Платонов в одной из своих литературно-критических статей [9, с. 48].
Драматизм, психологическая энергия и своеобразие авторского стиля Платонова («запах души») выявляются не только в использовании экспрессивных элементов речи. Читатель находится в среде, которая наполнена словесными оборотами, помогающими раскрыть и воссоздать сюжет произведения, формы проявления личностного начала.
Строй и лад мысли героя и автора у Платонова предельно сближены. В «Епифанских шлюзах», повести о событиях петровской эпохи, он использует элементы сказового стиля. В речь автора-повествователя включены лексика, стилистические обороты, характерные для персонажей: «Натура в сих местах обильна: корабельные леса все реки в уют одели, да и равнины почитай им и сплошь укрыты. Алчный зверь наравне с человеком себе жизнь промышляет, и сельские россы великое беспокойство от них держат» [11, с. 95].
Структура повествования в платоновских текстах определяется тесной связью с народным идеалом жизни. Платонов-автор стоит рядом со своим героем, а не над ним. Отсюда самоценность речевой манеры каждого персонажа, несущего собственную точку зрения на мир. Близость авторского языка к просторечию можно подтвердить множеством примеров. Приведем один из них: «Звездов много, молонья сверкуляет - сколь неизреченны чудеса натуры! [10, с. 236] («Рассказ не состоящего больше во жлобах» - 1923). Или еще один пример из раннего рассказа «Апалитыч» (1920): «- Вот, когда ни села этого, ни Дона еще не было, пас раз я царских коров, и едет машина по рельсам, а коровы стали на путях, ни взад ни вперед. Стал я супротив и окоротил машину» [10, с. 147].
В рассказах и повестях Платонова мы сталкиваемся с поразительной скупостью стилевых средств, сдержанностью тона повествования. Автор передает тревожное состояние жизни, сохраняя в самых кульминационных точках развития сюжета ровную, «нейтральную» окраску авторской речи. В «Епифанских шлюзах» этот тон более ярок: «Петр приказал Протасьева бить кнутом, а потом сослал его на Москву для дополнительного следствия, но он там досрочно с печали и стыда умер» [10, с. 108]. «Последние слова он сказал на местном языке, по-епифански, поэтому Перри ничего в них не понял. А если б и понял, то добра бы в них себе не увидел» [10, с. 112].
А. Платонов предстает в своих произведениях не только как наблюдатель, но и как непосредственный участник событий. Нередко повествовательная форма является субъективно-объективной, соответствуя повседневному опыту жизни: «Она написала на доске: «Родина». Артем стало было переписывать слово в тетрадь, да вдруг замер и прислушался» [12, с. 177] («Еще мама»); «Иван помнил свою жизнь с одного давно минувшего раннего утра; было еще темно, когда маленький Иван открыл глаза, но, увидев тьму, он в страхе перед нею опять закрыл их» («Дар жизни» - не ранее 1944 г.).
Есть у Платонова произведения, написанные от первого лица. Этот тип повествования доминирует в ранних рассказах: «Моя фамилия Дерьменко. Идет она от барского самоуправства: будто предки мои в давнее время с голоду ели однажды барские тухлые харчи-дерьмо, оттуда и пошло Дерьменко» [10, с. 49] («Рассказ о потухшей лампочке Ильича» - 1926). Платонов часто избирает эту форму субъекта повествования, усложняя его структуру. Рассказ ведется от первого лица, но при этом обнаруживаются авторские интенции, авторская модель мира. «Шел я однажды по этому делу из госпиталя. Я шел уже не в первый раз, а в четвертый, но в прежние случаи мы на месте обороны стояли: откуда ушел, туда и ступай» [13, с. 263], - пишет Платонов. И тут же изменяет перспективу повествования, формирует образ близкого герою автора: «И жалко мне было сразу разлучаться с этим сухоруким пахарем. Тогда - что ж мне делать - я поцеловался с ним на прощанье, чувствуя братство нашего народа: он был хлебопашец, а я солдат. Он кормит мир, а я берегу его от смертного немца. Мы с пахарем живем одним делом» [13, с. 266] («Ветер-хлебопашец»).
Голос автора и голос героя могут соединяться в речи повествователя. Это слияние происходит нередко в границах одного предложения. Такой вид повествования называется несобственно-авторским. В рассказе «Дар жизни» автор-повествователь не только употребляет речевые формы, свойственные персонажу, но и думает, чувствует как герой: «Тогда он переводил свой взор в землю, или на подорожную былинку, или еще куда-либо; слабый ветер шевелил земные крошки, и былинка кивала головкой, а Ивану казалось, что он понимает их неслышные голоса: "Мы тоже сироты, мы тоже живем без отца и матери..."» [12, с. 203]. Это тот случай, когда два субъекта сознания (автор и герой) совпадают, а субъектом речи является рассказчик.
В сознании читателя происходит столкновение нейтрального типа авторского повествования, основанного на литературно-языковых законах, и той специфической повествовательной формы, которую создает Платонов, опираясь на особенности речи героя. В «Епифанских шлюзах» встречается необычно построенная фраза: «Тогда Перри увидел, что зря таким штурмом он работы повел и столь многочисленных работных, служилых и мастеровых людей в них сразу втравил. Следовало бы начать работы спрохвала, чтобы дать народу и мастеровым к труду такому притерпеться и очухаться» [11, с. 109]. Этот вид организации речи напоминает сказ, но имеет иную функцию - эстетически-ценностную, открывающую идейность и аксиологичность автора. У Платонова отражение противоречивой, трагической реальности в образе автора - единственно допустимый способ введения авторской личности в событийное пространство. «Сказ воспроизводит речевую манеру, создает облик повествователя с его собственной картиной мира; повествование в повестях Платонова само - целый мир, одухотворенный автором», - замечает Я.Р. Бульская [3, с. 49]. Платонов представляет жизненные картины как бы в двойственном виде. Между авторским взглядом на мир и миропредставлением героев нет различия: «Капитан указал рукой на заходящее солнце; бойцы посмотрели в великое пространство, ожидающее их, - потоки разноцветного света на небе походили сейчас на играющую торжественную музыку, уводящую сердце человека в безвозвратный путь» [13, с. 132] («Иван Толокно - труженик войны»).
Повествователь - это только одна из форм конструирования авторского образа. Рассказчик, чьими глазами в произведении увиден пейзаж или событие, может быть не назван, не персонифицирован. Такой «обезличенный» повествователь - «одно из проявлений сознания автора» [8, с. 24]. Метафорически эту мысль выразил С.Н. Бройтман, утверждая: «сам автор растворяется в своем создании, как Бог в творении» [2, с. 144].
В рассказах Платонова повествователь всегда являет авторскую идею, которая, совмещаясь с умонастроением героя, расширяет пространство интерпретации. Подобный тип отношений принято называть отношением цельности: «На дворе в драку молотили хлеб и дивились маленькой напористой машине - электромотору. Всю ночь зарево пропускало над собой тучи, и темная долина Тамлыка была впервые освещена от сотворения мира» [10, с. 57] («Рассказ о потухшей лампочке Ильича»).
Эмоциональный строй воссоздания событий в платоновской малой прозе в значительной мере зависит от авторского мироощущения, от авторской оценки происходящего. «Еще недавно эти люди заново построили свою родину, теперь они строят вечное добро победы человечности над врагом его существования» [13, с. 136] («Иван Толокно - труженик войны»), - высказывает автор глубокую мысль о значении «вечных истин» в эпоху трагических испытаний, изображает силу русского характера, мужество одухотворенных людей. Авторское восприятие военных эпизодов обнаружило одну из значимых тенденций - стремление к синтезу качественно отличающихся предметов изображения: героически высокого и страшного в своей обыденности лика войны. «Мины и пулеметные струи стремились через головы саперов на перекат и там поражали воду и лед» [13, с. 137]. Так показана в этом же тексте бытийно-объективная природа боя.
Платоновский повествователь - связующее звено между авторским миропониманием и онтологическим планом, воплощенным в поэтической действительности и в образах-характерах, которые выступают ценностными центрами произведения: «Он чувствовал, как тепло веры народа и праведность его духа питает его, и судьба его, Махонина, как русского солдата, благославенна, и сейчас уже, а не в будущем он знает свое счастье» [13, с. 238] («Среди наро- да» - 1944). Образ автора скрепляет структуру рассказа, выражая его целостность, единство внешнего (сюжетного) и внутреннего (идейно-смыслового) уровней текста. Авторская интонация имеет здесь утверждающее значение.
Указывая на существующие точки зрения и способы изучения понятия «образ автора», мы конкретизировали их, рассмотрев формы субъекта повествования в произведениях Платонова 1920-х - начала 1940-х гг. Для них характерна активность авторского отношения к изображенным событиям и человеческим характерам. Мировосприятие и художественное сознание Платонова, воплотившиеся в речевой структуре текста, оказывают сильное воздействие на читателя близостью к основам русской жизни. Образ автора, который сложился в платоновской малой прозе, - это эстетическая объективация писательского «чутья правды» (А. Платонов), чувства родины, национальных духовных ценностей.
Рецензенты:
-
Шаврыгин С.М., д.фил.н., профессор, декан филологического факультета Ульяновского государственного педагогического университета, г. Ульяновск;
-
Воронин В.С., д.фил.н., профессор кафедры филологии Волжского гуманитарного института (филиала) ВолГУ, г. Волжский.
Работа поступила в редакцию 09.08.2012.
Библиографическая ссылка
Дырдин А.А., Загороднюк А.Н. «ОБРАЗ АВТОРА» В ПРОЗЕ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА // Фундаментальные исследования. – 2012. – № 9-3. – С. 698-702;URL: https://fundamental-research.ru/ru/article/view?id=30337 (дата обращения: 20.04.2024).